Книга Я – дочь врага народа - Таисья Пьянкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коля продолжает работать рядом с Лизой.
Добрый, умный парнишка, и вдруг – не желает быть членом ВЛКСМ! По советским понятиям – изгой!
Лиза свидетель того, как однажды, вызванный в заводской комитет комсомола, Коля возвращается на рабочее место, можно сказать, без лица.
Ей девятнадцатый год, а Николаю – семнадцатый. Оба они учатся в одном классе заводской вечерней школы. Коля жалуется ей, что его принуждают вступить в комсомол, иначе – грозят увольнением по тридцать третьей статье. Значит, придётся бросить школу! А ему нужна десятилетка. Он мечтает поступить в духовную семинарию.
Лиза вынуждена вспомнить те времена, когда ребята в детдоме говорили, что с Быстричихой лучше не связываться!
И вот она уже в кабинете секретаря заводской комсомольской организации. Слава богу, на месте он один – Борис Владимиров!
Кабинет большой: кресло, телефоны… Мимо окон идёт грузовик – стол бильярдных размеров подрагивает, кувшинчик на нём играет в лучах солнца водой хрустальной чистоты, позвякивает стакан. Над головой сидящего в кресле Бориса – образ вождя…
Лиза от порога представляется.
Комсорг произносит:
– Наслышан, наслышан… Читал в газете твои стихи… Молодец!
Спрашивает, укладывая бумаги в портфель:
– Ну и чего тебе, Елизавета Быстрикова? Говори поскорей – спешу…
– Потерпишь, – обрывает его Лиза. – Объясни, чего тебе надо от Коли Грачёва?
– А! Вон ты о чём! – не обижается секретарь, а поясняет: – У нас на заводе только мракобесов не хватает…
– Как не хватает, а ты?! – ехидно спрашивает Лиза. – Боишься, что тебя из-за Коли турнут… с тёплого местечка? Потому и грозишь оставить мальчишку без работы?..
– И не только грожу, – спокойно признаётся Борис. – Найду нужным – получит тридцать третью!
– А хочешь, я тебя… – подходит Лиза к столу, – не по тридцать третьей, а по той самой… За попытку… Прямо сейчас?! Только платье жалко… Но ради тебя, падаль, порву! И поведут тебя под белы рученьки… И быть тебе тогда не в кремлях, а в соплях…
– По-ошла вон!
Борис подхватывается на ноги, но из-за стола вышагнуть не успевает.
Лиза рвётся к нему навстречу, оттягивая воротник платья.
С треском отлетает верхняя пуговица. Комсорг бледнеет, бухается обратно; с присвистом произносит:
– Сегодня же… В райкоме… Поставлю вопрос ребром…
– Да хоть скелет из рёбер собирай! А я в твоём райкоме скажу, что ты говорил, будто они там все – дармоеды…
– Когда говорил?
– Да только что! Неужели не помнишь?
Теряя лицо, комсорг шипит:
– Зассыха поганая!
Перед Лизою почему-то сразу исчезает нутро кабинета; перед нею зимняя река Тара. У проруби стоят валенки… Туда следы проложены, обратных следов нет… Из холодной глубины проруби глядит на неё лицо Толи Аверика, а может, Коли Грачёва?
Лиза медленно берёт со стола полный графин, цедит воду в кресло – повыше комсорговых колен…
Так же, не торопясь, идёт из кабинета, на пороге оборачивается, предупреждает:
– Один в кабинете не оставайся! Подкараулю!
И через два месяца Вера на работу не выходит. Вернее, в цехе она появляется, но лишь затем, чтобы написать заявление об увольнении. У неё родился сын – инвалид. Причина несчастья, как решили медики, работа с вибрацией.
Вера кем-то напугана, чтобы открыто сказать Лизе правду; передаёт её с большой осторожностью. Становится ясным, что с данной частотой вибрации молодым людям работать нежелательно…
Лиза дожидается, когда горестная мать уволится, затем ставит в ячейку ящика очередное изделие и заявляет:
– Тут я больше не работаю!
– Что это на тебя нашло? – спрашивает мастер.
– Не хочу рожать уродов! – отвечает она.
– Сперва замену себе найди…
– Я вам Грачёва нашла, теперь пусть он ищет…
Это говорится при Коле. Никакой подлости в словах Лизы нет; она уже успела его предупредить о возможных последствиях вибрации. На что парнишка убеждённо ответил:
– Буду принимать монашество.
У Коли глубоко верующий отец расстрелян так же, как у Лизы, в 37-м! Дед-священник оказался на Камчатке. Однако он умудрился и оттуда заповедать внуку: прежде – Бог, затем – Родина, потом – всё остальное!
И вот эта самая Родина предстаёт перед Колею в образе заводского комсорга, образ которого можно набросать такою перефразой: не так страшен чёрт, как его малютки…
Он позволяет членам своего комитета пресекать в комсомольцах проявление «особых» мнений, ставить, кого следует, «на вид», делать документальные выводы…
А Коля не комсомолец. Он и в ремесленном не учился. Потому не обязан, как «чижики», отрабатывать на заводе трёхлетнюю принудиловку. Но ютится Коля на той же мансарде, где и выпускники училища, поскольку живёт с матерью в пригороде.
Рабочий день на заводе с восьми до семнадцати, затем – вечерняя школа до двадцати одного. А зима лютая, снег обильный, транспорт – только русским крутым словом по нему оттянуться…
Так что мансарда для Коли – выход из положения.
Но этот выход оборачивается для Коли входом в преисподнюю!
На барачном чердаке комсомольцы-атеисты редкий вечер не устраивают над ним потехи: то бойкоты, то стенгазетная сатира, то записочки с вольными стихами…
Примыкают к издёвкам и комсомолки – вроде Пельдуски…
Лизу такие вздорища вынуждают вспоминать детдомовские меры «воспитания».
Но досаднее всего то, что она бессильна перед комсомольской бандой. Такую опухоль чужого ума оторванными пуговицами не напугаешь…
А тут ещё в заводской газете «Знамя труда», за пару недель до праздника – 8 марта, с восторженным предисловием комсорга Бориса Владимирова публикуется её стихотворение, сопровождаемое многими похвальными эпитетами.
Похоже, кем-то из девчат оно выкрадено из тумбочки Лизы:
В конце февраля мансарда переселяется в новое общежитие, где и Лизу, и Колю принимают в свои комнаты удручённые необходимостью «позорного» соседства куражливые юнцы…
